Открой свое сердце - Страница 5

Нет, конечно, это не та девушка, которую он когда-то знавал. Нет, не та… Но все равно — хороша. Как много он видел хорошеньких, длинноногих и не очень, худощавых и плотненьких, высоких и низкорослых. Как много… Пожалуй, даже чересчур.

— Почти родной, говорите, — выигрышный прием, не дав ответа на вопрос собеседника, запудрить ему мозги всякой ерундой и тут же спросить о своем. Уж кто-кто, а он, врач-психоаналитик, пусть с небольшим стажем частной практики, знал это прекрасно. — А позвольте узнать, какой язык вы считаете родным?

Алинка вслушивалась в каждый произносимый им звук с таким наслаждением, будто смаковала терпкое благородное вино многолетней выдержки. Она не вникала в суть его фраз, улавливая лишь оттенки интонации, мелодию слов. Голос его нисколько не изменился, только речь приобрела специфический венгерский акцент. Смягченные согласные, округленные гласные, напевный южный выговор.

— Так какой же? — повторил свой вопрос Витька, и Алина чисто механически ответила:

— Русский.

— Русский? — Витька с изумлением уставился на девушку. Он все еще мял в пальцах неприкуренную сигарету. Витька заволновался, поднес сигарету к губам, подержал ее у рта и положил на стол возле смятой пачки и чистой, сверкающей матовым светом пепельницы. — Мы с вами земляки, оказывается… — тихо произнес он по-русски, и в глубине его темных глаз мелькнуло тревожное сомнение. — Но… простите… Мы до сих пор так и не познакомились… Вас зовут…

— Я думаю, это не имеет значения. Ну, земляки, и что же? Я не знакомлюсь с мужчинами в барах… — тихо, чтобы скрыть волнение, но и не показаться слишком напуганной, ответила Алинка.

— Тони! — крикнул Витька. — Тони! — Из двери, ведущей в подсобное помещение, показалась голова бармена.

— Выпьете? — спросил Витька у Алины и, не дожидаясь ответа, заказал два бокала шампанского.

— Спасибо, нет. — Алина сняла со стола руки и положила их на колени. Ее почему-то охватило сильное волнение, и, решив, что легкое нервное подрагивание кистей непременно выдаст ее с головой, она напряглась.

«Неужели узнал? Боже мой, — запаниковала Алина, — что же мне делать? Уйти? Уйти! Конечно же, уйти!» Но какая-то невероятная сила удерживала ее за столиком. Тони подошел с шампанским и шоколадом. Опустив жалюзи, он зажег на их столике две свечи, и спотыкающиеся тени разбежались по стенам.

— Почему вы не хотите назвать своего имени? — Витька внимательно рассматривал ее лицо. Так внимательно, что Алинке показалось, будто она физически ощущает настойчивое движение его взгляда по своей коже. Витька ждал, Алина взяла неприкуренную сигарету, повертела ее в тонких длинных пальцах и, неожиданно для себя чиркнув зажигалкой, глубоко втянула импортный аромат.

— Не знаю… почему, — голос ее был спокоен, в отличие от сердца. О, как она теперь была благодарна мэм Стинли, научившей ее никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в каких ситуациях не выдавать своего внутреннего состояния! «Что за слезы?! Настоящая леди не позволит себе такой роскоши — плакать прилюдно» или: «Мисс Элин (именно так называли Алинку в школе), сбавьте свой темперамент и понизьте голос на полтона. Это неприлично — разговаривать так громко».

— Вы давно здесь живете? — поинтересовалась Алинка только для того, чтобы увести тему разговора в другую сторону. Она и без ответа прекрасно знала, сколько лет живет Витька в Венгрии.

— Давно, то есть… недавно… А в общем, я не знаю… Все относительно. Как вы думаете, — Витька вперился своим немигающим, пытливым взглядом в непроницаемые стекла очков Алины и осторожно понизил голос, — семь лет — это много или мало?

— Семь лет… — Неожиданно что-то изменилось. Смолкла музыка или хлопнула дверь? Загромыхал самосвал или просто погасла сигарета? Что-то изменилось, непонятно что, но Алинке вдруг захотелось рассказать ему, как она страдала все эти семь лет. Как незаслуженно, невозможно страдала эти мучительно долгие и стремительно мгновенные невосполнимые годы одиночества.

Ей захотелось взять его руки в свои, расплакаться в горячие сильные ладони, прижать их к своей груди и поведать о том, как она просыпалась по ночам от того, что ей казалось, будто он рядом, будто он стоит у изголовья и ждет ее пробуждения. Или невидимой тенью лежит за ее спиной. Касается своими сильными, но аристократически тонкими пальцами ее жаркой кожи, разжимает ее жадные губы своим сладким безумным поцелуем…

— Простите, — прошептала Алинка, нервным горячечным движением пытаясь спрятать в кармашек сумки томик Паскаля. — Мне нужно идти… Мне очень нужно… У меня дела.

— Но вино, — попытался удержать ее за руку Витька, и на том месте, где отпечатались его пальцы, словно вспыхнул ожог.

— Нет-нет, — Алинка все еще не могла справиться с книгой и сумкой. Она заторопилась к выходу, словно боясь, что еще одно такое прикосновение, и она будет не в состоянии справиться с собой. — У меня действительно масса дел… — Неожиданно она остановилась и приблизилась к поднявшемуся проводить ее Витьке. — Мне было приятно… встретиться с вами, — она сделала упор на последнем слове и продолжила уже более четко и уверенно: — Я бываю здесь… иногда. Даст Бог, свидимся.

Твердым шагом она направилась к выходу, проклиная на ходу себя за то, что пришла сюда, и его — за то, что он подсел к ней. И родителей его — за то, что поселились когда-то в ее доме этажом ниже. И своего отца — за то, что спустя четыре года увез ее в Москву с глубокой душевной раной, так и не зарубцевавшейся за эти годы. Раной, возникшей от тяжелых ударов безжалостной судьбы — потери матери и, следом за ней, любимого безответной любовью Витьки.