Открой свое сердце - Страница 60

— Ты уверена, что нормально? — спросил Александр Тимофеевич. Алинка, оглушенная биением собственного сердца, молчала, но глаза ее смотрели в глаза мужчины спокойно и прямо.

Александр Тимофеевич с улыбкой прикоснулся к ее волосам.

— Я извиняюсь, что не дождался твоего прихода. Зайди к нам за хлебом, ладно? Людмилы Ивановны нет, Виктор тоже ушел на тренировку, но там есть Инна.

Алинка напряглась. Она вся сжалась внутренне, но, собрав всю силу воли, приняла безразличный и непринужденный вид.

— Ты, наверное, в курсе, — Александр Тимофеевич еще раз осторожно прикоснулся к ее волосам. — У нас в гостях… Ну, в общем, ты понимаешь, это моя дочь.

— Дочь? — кровь отхлынула от щек Алинки. Она даже несколько попятилась от такой неожиданной новости.

— А… Жанна? — прошептала Алинка и замерла, совершенно сбитая с толку. Ну ладно, была бы Инна старше и Витьки, и Жанны. Но ведь она, судя по всему, где-то Витькиного возраста. Или даже моложе его. Получается, что…

— Я потом как-нибудь все тебе объясню, — Александр Тимофеевич рассмеялся. Алинка же почувствовала в себе такую теплую волну благодарности, что едва не расцеловала его.

Да наплевать ей, какие такие штормы сотрясали его личную жизнь. Ну — дочь, ну и что?

— Зайди, Инна знает, что один батон для тебя. — Александр Тимофеевич подмигнул ей, похлопал по плечу и, молодецки крякнув, направился к последнему лестничному пролету.

Вечером следующего дня у Алинки умерла мама, и вместе с ней в душе ее, словно в омуте, умерла музыка. Ни единого звука музыкальной гармонии не возникало в алинкином мозгу.

Лица людей, окружающих ее в те три дня, пока мама с тихим благостным светом на челе покоилась в ажурном кружеве тюли, растворялись в дымке кадила.

Только Витькино лицо, возникшее перед ней в первые, самые невыносимые минуты, когда боль утраты хлестанула по ее сознанию и чуть не свела с ума, держало Алинку у той грани, за которой наступает безумие.

— Поплачь, — предложил он тогда. И она, растерянно озираясь по сторонам, и не видя ничего вокруг себя, только лишь отражение своего лица в его зрачках, обрела истинное избавление от душившей ее муки в горьких слезах.

Маму похоронили, по русскому обычаю, спустя три дня после смерти. Бросили последний комок суглинка на черную креповую ленту. Водрузили на могилку тяжелую мраморную плиту с выбитой эпитафией от имени любящих ее родных и близких. Посадили в изголовье персиковое дерево, а вокруг плиты поставили низкую золоченую оградку, и семья Седых покинула этот маленький южный город, вырвавшись из его болезненных объятий и устремившись к самому сердцу рассыпающейся на глазах, дробящейся и агонизирующей от неимоверного напряжения необъятной Родины.

Со стука колес уносящегося вдаль поезда началась новая жизнь Алины Седых.

Часть вторая

1

Осень постепенно входила в свои права. Было тепло и уютно. Подернутые золотой дымкой кроны деревьев медленно горели на нежарком солнце в ожидании первых холодов.

Неожиданно все изменилось. И случилось это как раз в тот день, когда Николай Иванович и Алинка должны были уезжать.

Еще с вечера стояла безоблачная ласковая теплынь. Утро же ворвалось в раскрытую форточку дождем и пронзительным, пахнущим прелью и дымом ветром.

Алинку обдало холодом. Она лежала под тонким одеяльцем, не упакованным в большой тюк, как это они сделали с остальными вещами, и зябко поеживалась. Обводя пустую, уставленную чемоданами и сумками, пакетами, корзинами и разнообразными коробками квартиру бессмысленным взглядом, она пыталась проглотить тягучий горько-соленый ком, застрявший в больном горле. Что-то там будет, думала Алинка, не в состоянии представить себе дальнейшую жизнь без мамы.

Последние дни она была сама не своя. Ей все чудились неторопливые мягкие мамины шаги по квартире. То и дело в маминой комнате тихо звенькал стакан, как тогда, когда Алинка оставляла у кровати легкие завтраки и уходила к себе заниматься учебой или музыкой. Она все время прислушивалась к звукам, доносящимся из-за стены, и от напряжения у нее сильно болела голова. Так сильно, что казалось, вот-вот лопнет, как спелый арбуз, и разлетится на части.

Алинка брала полотенце, смачивала его холодной водой и обвязывала горячий лоб. На некоторое время становилось легче, но тогда полотенце мешало ей слушать.

Она не понимала, зачем ей так необходимо слушать, но чувствовала, что ничего не может поделать с этим непреодолимым желанием.

Как там Антошка называл боязнь замкнутого пространства? Клаустрофобия, кажется. Вот именно, она тоже начинает страдать клаустрофобией. Она тоже смотрит на запертую дверь и молится на нее, как молились язычники на своих идолов. Если бы только можно было вернуть маму. Хоть на денек, хоть на час, хоть на мгновение! Если бы только…

Папа держался молодцом. Он в тот же день, после небогатых поминок, проводив к вечеру немногочисленных друзей, стал основательно и уверенно в своих действиях собирать чемоданы. Сначала Алинка подумала, что отец сошел с ума. Так щепетильно и аккуратно он запаковывал галстуки, майки, носки. Но, посмотрев на его плотно сжатый и твердый рот, на холодный и спокойный лоб, на выверенные и четкие движения, она поняла, что папа совершенно здоров, и более того, прекрасно владея собой, знает, что именно ему надо в данную секунду и в ближайшее время. В отличие от нее, растерянной и пришибленной свалившимся на плечи горем.